На кого же и уповать, когда в Москве из хороших людей, кроме Бога, никого не осталось.
*
  Иван Иванович. Поверьте, Анастасия Николаевна, что вы проникаете мне через усы в самое сердце. (Хочет ее обнять.) 
Настя. Милорд, вы забываетесь.
  Иван Иванович. Простите меня, это был безумный порыв. Но знайте, Анастасия Николаевна, что я за любовь ничего не побоюсь, если вы хотите соединиться со мной навеки, я согласен.
Настя. Ваша личность мне очень мало знакома, и я знать не могу – может быть, у вас где нибудь даже дети есть.
  Иван Иванович. Дети, Анастасия Николаевна, не позор, а несчастье. А если вы что нибудь против моей наружности имеете…
Настя. Ах нет, наружность у вас очень пропорциональная.
  Иван Иванович. Или, может быть, касательно того, как я одеваюсь?
Настя. Ах, что вы!
  Иван Иванович. То если вы взглянете на мой галстук, вы убедитесь воочию, что я одеваюсь с большим комфортом.
*
Шарманщик. Ну это, конечно, обидно, потому что девическое состояние вроде собаки на сене: ни себе, ни людям.
*
Вы спервоначалу побожитесь, что нико¬му не скажете, потому что я сама побожилась, что никому не скажу
*
  В коммунистическом государстве, Анастасия Николаевна, любви нету, а исключительно только одна проблема пола.